Уничтожение

В конце марта - начале апреля в Старобельском лагере находилось 3895 военнопленных, в Козельске - 4599, в Осташкове - 6364. Заключенных перевозили к местам расстрела партиями, по мере решений тройки о приказах (нарядах), которые были равносильны расстрелу. Пленных из Козельска перевозили в специальных изоляционных вагонах (так называемых вагонзаках) на железнодорожную станцию Гнездово под Смоленском, откуда в специальных изоляционных фургонах (так называемых автозаках) их доставляли на базу НКВД в Катынском лесу. Большинство, со связанными руками, были убиты выстрелом ниже затылка в заранее вырытых ямах, несколько человек - в самом здании дачи НКВД. Вполне вероятно, что некоторые военнопленные из Козельского лагеря были убиты во внутренней тюрьме УНКВД (местного управления НКВД) Смоленской области. Аналогичный сценарий был применен к военнопленным из Старобельска и Осташкова. Первых перевозили поездом в Харьков, а вторых - во внутреннюю тюрьму УНКВД, где они были убиты. Тела были захоронены на расстоянии 1,5 км от деревни Пятихатки, рядом с дачей УНКВД. Жертвы из Осташкова перевозились по железной дороге в Калинин, а затем на грузовиках в местное здание НКВД, где их лишали жизни в специальной комнате по отработанной методике. Тела были захоронены в заранее подготовленных ямах у села Медное, недалеко от общежитий НКВД.

 

В операции по убийству польских военнопленных участвовали сотрудники центрального аппарата НКВД, направленные из Москвы, а также сотрудники НКВД Украинской и Белорусской ССР, районных отделов НКВД (Смоленского, Харьковского и Калининского) и конвойных и воинских частей НКВД. В роли палачей выступали специальные отряды НКВД, которым помогали сотрудники местных тюрем МВД (в Калинине отряд убийц и тех, кто помогал им, например, удерживать военнопленного, насчитывал 30 человек, в Харькове и Катыни - по 23 человека). В казнях использовались немецкие пистолеты Walther с немецкими патронами калибра 7,65 мм. Примерно у 25 процентов офицеров руки были связаны сзади двойной петлей из проволоки или веревки, а в одном катынском захоронении были обнаружены трупы, на головах которых были шинели, обмотанные на шее веревкой, соединенной с петлей, связывающей руки.

 

Уцелевшие

 

Советская власть расстреляла 97 процентов всех офицеров, полицейских и других военнопленных из лагерей в Старобельске, Козельске и Осташкове. В живых осталось 395 пленных: все, кроме двух, находились в Юхнове - один генерал, восемь полковников, 16 подполковников, восемь майоров, 18 капитанов, 201 других офицеров, восемь прапорщиков, девять унтер-офицеров полиции,, 38 рядовых полиции, один унтер-офицер и один рядовой жандармерии, девять тюремных надзирателей, два поселенца, восемь чиновников, 15 рядовых армии и Корпуса охраны пограничья, 12 юнаков, один работник лесного хозяйства и 38 беженцев. Кстати, этим генералом был Ежи Волковицкий, бывший офицер царского флота. В Цусимском сражении во время русско-японской войны Волковицкий отличился исключительной доблестью и мужеством, увещевая адмирала Небогатова и группу офицеров и матросов не сдаваться японцам и сражаться любой ценой. Этот поступок принес ему известность благодаря книге „Цусима” Алексея Новикова-Прибоя, многократно переизданная в Советском Союзе: на вопрос допрашивающего его энкавудиста, не является ли он родственником „знаменитого мичмана Волковицкого”, он ответил: „Это я!”.

 

Наиболее вероятно, что 5-й отдел Главного управления НКВД (разведка) отобрал этих военнопленных - из-за их готовности сотрудничать или обладания ценной информацией, а также их обширных международных контактов - как полезных для использования. 47 человек спасли свои жизни благодаря влиятельным знакомым или родственникам, которые интервенировали в Министерстве иностранных дел Третьего рейха, которое через своего представителя в Москве добились того, что Советский Союз заставил их перевести в Юхновский лагерь. Многие из них не имели никакого значения для немцев. В качестве примера можно привести помещика Влодзимежа Пионтковского и графа Юзефа Чапского, в дело которого вмешался граф Фердинанд дю Шастель. В группу уцелевших также вошли 24 заключенных немецкой национальности, а в дело еще 19 человек вмешалось представительство Литвы в Москве. В спешке были допущены ошибки, и тех, кого исключили из списков погибших, расстреляли. Единственным офицером, предназначенным к расстрелу, который избежал смерти, был упомянутый выше профессор Вильнюсского университета Станислав Сваневич, специалист по экономике Германии и СССР, который был доставлен на станцию в Грязовце в конце апреля. Однако в последний момент его исключили из состава транспорта в Катынский лес и проводили в пустой вагон.

 

„Вы выезжаете туда, куда я бы тоже очень хотел поехать”

 

Военнопленных до конца убеждали, что их отправят обратно в нейтральные страны. Советы убедили их в этом, умело распространяя ложную информацию. Комендант Старобельского лагеря, стоя на ступенях православной церкви, прощался с очередными партиями уходящих заключенных: „Вы выезжаете туда, куда я бы тоже очень хотел поехать”. Поэтому они с нетерпением ждали своей очереди. Довольно многие просили комендантов лагерей ускорить их отправку. Однако у значительной части из них сохранялись сомнения.

 

Информации об истинном назначении транспортов предоставляли первые отъезжающие заключенные, которые, покидая лагерь, выбрасывали записки в спичечных коробках и оставляли в вагонах надписи с указанием конечной станции. 7 апреля на пустых вагонах, возвращавшихся из Смоленска, кто-то оставил надпись на польском языке: „Вторая партия - Смоленск, 6. IV 1940”. Сопровождающие быстро обнаружили эти попытки отправки сообщений и с тех пор скрупулезно обшаривали изоляторы в вагонах и удаляли надписи. Кроме того, некоторые вели записи до самого конца, которые позже были найдены рядом с их трупами.

 

Подготовка и проведение операции по убийству польских военнопленных из спецлагерей и тюрем западных областей продолжались почти три месяца, с 5 марта до конца июня 1940 года („разгрузка” трех спецлагерей длилась с 3 апреля по 16 мая).

 

Согласно последним выводам историков, весной 1940 года Советы убили 22 079 (или 23 109) граждан II Речи Посполитой. Среди них 14 463 военных, полицейских и офицеров КОП из спецлагерей (4410 из Козельска, 6314 из Осташкова и 3739 из Старобельска) и, по разным данным, от 7616 до 8646 заключенных тюрем западных областей Украинской и Белорусской ССР (казни проводились в тюрьмах Киева и Минска), среди которых было около тысячи польских офицеров. В Катынском лесу, Смоленске и Харькове советские войска казнили 12 генералов, контр-адмирала, 77 полковников, 197 подполковников, 541 майора, 1 441 капитана, 6 061 лейтенанта, младших лейтенантов, капитанов и прапорщиков, а также 18 капелланов и других священнослужителей.

 

Награда для палачей

 

После завершения операции по убийству польских военнопленных из спецлагерей и тюрем западных областей Берия специальным приказом от 26 октября 1940 года („за успешное выполнение специальных заданий”) наградил 125 сотрудников министерства, принимавших в ней непосредственное участие, премиями в размере месячного жалованья. Другая сторона этой екавудистской медали была просто ужасающей: отчеты, которые постоянно поступали в Москву, показывали, что палачи теряли человечность во время операции по „разгрузке” трех спецлагерей - после каждой казни они снимали свой стресс огромным количеством спирта, а некоторые из них покончили жизнь самоубийством.

 

„Разгрузка” лагерей в Козельске, Юхнове, Старобельске и Осташкове не была концом геенны для польских военнопленных. Вскоре туда были доставлены новые контингенты, в том числе офицеры и солдаты польской армии, интернированные в сентябре 1939 г. на территории Литвы и Латвии, которые СССР аннексировал в июне 1940 г. Всего было более 6 тыс. солдат и офицеров.

 

Реляции

 

Сотрудник Смоленского НКВД Петр Климов в письме в Комиссию по реабилитации жертв репрессий Смоленской области о расстреле поляков во внутренней тюрьме:

 

„В крошечном подвальном помещении находился канализационный люк. Они приводили жертву в дом, открывали люк, клали голову на его край и стреляли в затылок или в висок. (...) Они стреляли почти каждый Божий день, начиная с вечера, отвозили их в Козьи Горы и возвращались до двух часов ночи. (...) Кроме шофера, выезжали 2-3 человека и комендант. (...) В расстрелах участвовали (из тех, кого я помню) следующие: Грибов, И.И. Стельмах, Гвоздовский, Рельсон Карл. (...) Поляков привозили на казни в вагонах, по железнодорожной ветке до станции Гнездово. Место казни охранялось конвойным полком НКВДЭ.

(„Московские новости”, 16 сентября 1990 г.)

 

 Рассказ профессора Сваневича:

 

„Как только меня официально вызвали на транспорт, я взял мешок со своими жалкими пожитками и явился в указанное место. (...) В довольно жестокой, но эффективной манере был проведен очень строгий личный досмотр (...) Затем, под гораздо более усиленным конвоем, чем мы привыкли, нас проводили к грузовикам, которые ждали перед воротами лагеря. (...) Нас привезли на площадку, где уже ждали шесть подготовленных тюремных вагонов. (...) Обычная вместимость купе составляла восемь человек (...) мы путешествовали исключительно быстро. Мы достигли Смоленска в утреннем свете. (...) После короткой остановки поезд снова завелся, и через десяток километров поезд остановился. Снаружи начали доноситься звуки движения людей, вой мотоцикла и отрывистые слова команд. (...) Под потолком я увидел отверстие, через которое мог видеть, что происходит снаружи. (...) Перед нами была площадь, частично заросшая травой, (...) плотно оцепленная войсками НКВД со штыками наперевес. Это было в новинку по сравнению с нашим предыдущим опытом. (...) Пассажирский автобус съехал с дороги на площадь. (...) Окна были замазаны известью (...) он подъехал спиной к соседнему вагону, так что заключенные могли выйти прямо со ступенек вагона, не ступая на землю. (...) Через полчаса автобус вернулся, чтобы забрать следующую партию. (...) Рядом стояла большая машина в форме черного ящика без окон (...) знаменитый „черный ворон”, который используется для перевозки заключенных”.

(С. Сваневич, „В тени Катыни”)

 

Отрывок из дневника 32-летнего лейтенанта, талантливого скульптора Вацлава Крука, военнопленного из Козельского лагеря (номер 73 в списке погибших 29/2):

 

„08.04.40 (...) Сегодня была моя очередь. Утром я принял ванну, постирал в бане носки и носовые платки (...). После снятия моих вещей нас снова обыскали в 19-м бараке, а оттуда через ворота вывели к машинам, которые доставили нас на станцию не в Козельске (Козельск был отрезан наводнением). На станции нас погрузили в тюремные вагоны под резким конвоем. В тюремной камере (которую я вообще вижу впервые) нас тринадцать человек. Я еще не знаю своих товарищей по несчастью. Теперь мы ждем отъезда. Так же, как я был оптимистом раньше, теперь я пришел к выводу, что это путешествие не принесет ничего хорошего. Мы направляемся в сторону Смоленска. Погода (...) солнечная, на полях еще много снега. 09.04. вторник. Ночь мы провели более комфортно, чем в старых вагонах для скота. Было больше места, и не так сильно тряслось. Сегодня погода (...) довольно ветреная. Падает снег, облачно. На полях лежит снег, как будто сейчас январь. Невозможно понять, в каком направлении мы движемся. Ночью мы проехали совсем немного, сейчас мы проехали более крупную станцию Спас-Деменское. Я не видел на карте такой станции на пути к Смоленску. (...) Вчера утром дали порцию хлеба и сахара, а в вагоне - холодную кипяченую воду. Уже близится полдень, а они не дают ничего нового поесть. Обращение также (...) грубое. Они ничего не разрешают. В туалет можно ходить только тогда, когда это нравится сопровождающим; ни просьбы, ни крики не помогают. (...) Сейчас 14.30. Мы едем в Смоленск. (...) Уже вечер, мы проехали Смоленск, доехали до станции Гнездово. Похоже, что мы здесь сойдем, так как вокруг много военных. В любом случае, до сих пор они не дали нам буквально ничего поесть. Со вчерашнего завтрака мы живем на порции хлеба и скудной порции воды".

(„Мемуары, найденные в Катыни”)

 

Выдержка из записок майора Адама Сольски (номер 41 в списке погибших 015/2):

 

„8.04. час 3.30. Отправление со станции Козельск на запад. 9.45 утра на станции Ельня. 9.04. За несколько минут до 5 утра - просыпаются в тюремных вагонах и готовятся к выхода. Мы должны поехать куда-то на машине. И что дальше? 9.04. Пять часов утра. С рассвета день начался по-особенному. Отправление на тюремной скорой помощи в камерах (ужас!). Нас привезли куда-то в лес; что-то вроде летнего курорта. Здесь подробный поиск. Они взяли мои часы, на которых было время 6.30 (8.30). Меня спросили о моем обручальном кольце, которое (...). Забрали рубли, главный ремень, перочинный нож (...)”.

(„Мемуары, найденные в Катыни”)

 

 Граф Юзеф Чапский:

 

„Каждая новая отправленная партия подтверждала наши предположения в том или ином виде. В одном мы были единодушны: каждый из нас лихорадочно ждал того часа, когда объявят новую перепись ушедших (возможно, он наконец-то попадет в список); мы называли его „час попугая”, потому что случайность переписи напоминала нам карты, которые тянули попугаи странствующих катаринкарей в Польше. Комендант лагеря, подполковник Бережков, и комиссар Киршон официально заверяли старшин лагеря, что это ликвидация лагеря, что нас направляют на распределительные пункты, откуда мы должны были быть отправлены обратно в страну как с немецкой, так и с советской стороны. Стоя на ступенях величественной церкви, комендант прощался с отъезжающими с улыбкой, полной обещаний. "Вы уезжаете оттуда, - сказал он одному из нас, - куда я тоже очень хотел бы попасть”.

(Ю. Чапски, „На бесчеловечной земле”)

 

Выписки из протокола допроса капитана госбезопасности в отставке Дмитрия Токарева, в 1939-1940 годах начальника Управления НКВД по Калининской области, одного из руководителей операции по „разгрузке” Осташковского лагеря (дознаватель: Анатолий Яблоков, военный прокурор подполковник службы юстиции, 20 марта 1991 года, Владимир Волынский):

 

Яблоков: Дмитрий Степанович, с какой целью - по просьбе Блохина (начальник отряда НКВД, направленного из Москвы для проведения расстрелов в Калинине - ред.) - вы присутствовали при осмотре польских военнопленных перед их расстрелом? (...)

 

Токарев: Когда они сравнивали персональные данные в комнате красного света... Я говорил не по просьбе (Блохина - ред.), а они втроем вошли ко мне: Синегубов, Блохин и Кривенко. Я сидел в кабинете. Ну, поехали, поехали!

 

Яблоков: Это было уже в первый день?

 

Токарев: Это было уже в первый день. И мы пошли. И тогда я увидел весь ужас. Мы пришли туда. Через несколько минут Блохин надел свою специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный коричневый кожаный фартук, кожаные перчатки с манжетами выше локтей. Это произвело на меня огромное впечатление - я увидел палача!

 

Яблоков: И так все были одеты?

 

Токарев: Не только он. У других не было отношения к расстрелам, только у него. Очевидно, это была его специальная одежда. Это такая мелочь, но она произвела на меня впечатление.

 

Яблоков: И что они вам сказали? Присутствовать в расспрашиваниях, или, как вы заявили, на допросах?

 

Токарев: Нет, он никого не допрашивал. Он спрашивал только: фамилию, имя, год рождения, на какой должности работал. Это все, не более того - четыре вопроса. (...)

 

Яблоков: Вы говорите, что присутствовали при двух - трех допросах, да? И скольких людей вы тогда допросили?

 

Токарев: Да, но я никого не допрашивал, я спросил только одного мальчика: „Сколько тебе лет?” Он сказал - 18. „Где он служил?” В пограничной стражи". Чем он зарабатывал на жизнь? Он был оператором телефонной связи. (...)

 

Яблоков: А мальчик-пограничник - какая у него была форма?

 

Токарев: На мой взгляд, он был без головного убора. Он вошел и улыбнулся, да, мальчик, полный мальчик, 18 лет, и сколько он работал? Он начал считать по-польски - 6 месяцев. (...)

(Министерство юстиции - Национальная прокуратура. Материалы расследования катынского преступления, показания Токарева были опубликованы в „Катынских тетрадях”, 1994, № 3, с. 7-71)